Словарь военного детства.
Хочу сказать ещё об одной военной напасти: множество болезней, которые нас доставали в те времена. Мой коклюш - это пустяк. Подумаешь, кашель! А вот скарлатина оказалась посерьёзнее. Весь горишь огнём. Малярия меня совсем доконала. Я даже слова такого не ведал. На улице жара. Температура скачет, как заяц, а ты весь дрожишь от озноба. На тебя навалены одеяло, пальто, но это не спасает.
Спасибо папе. Он помог. Мы же об отце не слышали два года. Наконец, он нас всё-таки нашёл. По рассказам мамы, в городе Бугуруслане размещалось Центральное адресное бюро СССР. Там собиралась информация обо всех беженцах. Солдаты действующей армии, потерявшие свои семьи, делали запросы. Их поиски часто увенчивались успехом. Они получали адреса родных. Так папа нашёл и нас. Очень большое и гуманное дело организовало советское государство в годы войны.
Шёл 1944 год. Третий Украинский фронт, в составе которого сражался дивизион моего отца, находился на территории Румынии. Мама написала отцу о моей болезни. Папа где-то сумел достать и прислать какие-то жёлтенькие таблетки. До сих пор помню их название - акрихин. Это лекарство избавило меня от малярии. Начальные симптомы туберкулёза у меня тоже обнаружили во время войны. Рентген зафиксировал затемнение в лёгких, а по-настоящему эта опасная болезнь обрушилась на меня в середине 60-х годов. Десять месяцев я провёл в санатории Старый Крым и потом ещё несколько лет долечивался. Да, мы дети войны, сражались с болезнями и цепко держались за жизнь.
А война продолжалась и творила своё чёрное дело. Самое горькое слово, рождённое войной - похоронка. Как я уже писал, мы жили в большом доме, и у нас был обширный двор. Там часто можно было услышать громкий плач и увидеть истерику женщин, получивших эту ужасную бумагу. В этом документе содержалась лаконичная стандартная запись: “Ваш муж,или сын, или брат, в зависимости от степени родства, погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками, защищая советскую родину”. В нашем детском восприятии слово родина ассоциировалось с понятием Советский Союз. В похоронках же слова родина и смерть стояли рядом.
Конечно, война - бездушный конвейер истребления массы людей, холодная статистика больших чисел. В то же время, это перманентная трагедия жизни отдельно взятой семьи и конкретного человека. Мы знали виновника этой трагедии. Им был Гитлер. О нём говорили взрослые, проклиная его. В детском восприятии добра и зла именно Сталин стал символом добра, а Гитлер воплощал зло. Сталина мы видели на портретах. Символом же Гитлера являлся чёрный крест с загнутыми краями - свастика. Если посмотреть на наши рисунки военного времени, то можно увидеть, что краснозвёздные танки и самолёты беспощадно уничтожают танки и самолёты со свастикой. Я очень любил в те годы песню “Священная война”. Мне нравился её возбуждающий ритм. “Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой”. Слово орда я, конечно, не понимал. Оно таило в себе таинственный и страшный смысл “не наших”. Мы же ждали скорой победы “наших.”
 Григорий Ронкин Февраль 1945 г. Венгрия |
Слава Богу, мой отец был жив, хотя имел два ранения. Он писал нам с фронта и посылал свои фотографии. Я жадно их рассматривал. Эти скромные фронтовые фотографии я бережно храню в своём архиве. На них отец-бравый старший сержант - я знал его звание.На груди у него орден Славы и медаль “За отвагу”. Мы, дети военных лет, хорошо разбирались в воинских наградах. Я же пацанам с гордостью рассказывал о его орденах и медалях. Сейчас я с волнением перечитываю его автографы - надписи на обратной стороне фотографий. Для меня, как историка, очень важно, что отец аккуратно фиксировал события во времени и пространстве. Это вехи его боевого пути. “Дарю на память своему другу жизни и дорогому сыну от вашего любящего отца. 1 ноября 1944 года. Белград, столица Югославии”. Именно за десять дней до зафиксированной им даты Красная Армия освободила столицу этой балканской страны. (Теперь столица Сербии.) А отец получил медаль “За освобождение Белграда”. Вот ещё один фронтовой автограф отца. На лицевой стороне фотографии группа солдат, сержантов и два офицера. Они с автоматами. На головах солдат пилотки, у сержантов фуражки. У многих боевые награды. Отец сидит рядом с командиром, у которого в руках планшет. Лица у бойцов сосредоточенные, серьёзные. Только один старшина, сидящий на земле, широко улыбается. Надпись на оборотной стороне гласит: (привожу не меняя орфографии и синтаксиса) |
Отец был командиром отделения телефонистов отдельного дивизиона ракетных войск, т.е. знаменитых “катюш”. Он не любил рассказывать о боях, как и многие фронтовики. Но об одном факте всё-таки поведал. На их позиции гитлеровцы сбросили пропагандистские листовки, которые поразили своим цинизмом и наглостью. В них содержалась только одна фраза: “Жукова пущу в Берлин, а Толбухина утоплю в Дунае”. Видимо, этот опус был рассчитан на морально-психологическое подавление воли советских бойцов. За взятие Будапешта отец получил медаль. А за бои на Балатоне - Грамоту Верховного Главнокомандующего Сталина. Закончил он войну в Вене - столице Австрии. Спустя 70 лет я смотрю на эту фотографию и думаю - сколько же пришлось этим ребятам пережить и сколько из них дожили до победного мая 1945 года?
Возможно, с этой групповой военной фотографией связана одна грустная история, рассказанная отцом. Когда Красная Армия вступила на территорию стран, входивших в фашистский блок - Германию, Венгрию, Австрию, Сталин разрешил фронтовикам отправлять семьям на родину посылки с трофейными вещами. Однако, количество и вес этих посылок были строго лимитированы. Также они были ранжированы в соответствии с воинскими званиями. В посылках находились отрезы материи, одежда, обувь, наручные часы. Так я познакомился с новым для меня понятием - трофеи. Общеизвестно, что гитлеровцы, захватив значительную часть территории СССР, занимались тотальным грабежом. Даже украинский чернозём отправляли в Германию. Так что эти трофейные посылки стали скромной компенсацией победителям от побеждённых и оплачены кровью наших солдат. Наши матери, обносившиеся за годы войны, были в восторге от невиданных вещей. Во-первых, эти вещи можно было продать или обменять на продукты. Во-вторых, они и сами хотели приодеться. Моя мама была красивая женщина. Я запомнил её в новом нарядном чёрном платье с цветочками. Всего папа прислал две посылки.
Однако, с этими посылками связана очень тяжёлая история. Дело происходило в Венгрии. После тяжёлых боёв, дивизион отца отвели в небольшой городок. Там, как писал поэт, “считать мы стали раны, товарищей считать”. Городок был почти пуст. Население, зомбированное фашистской пропагандой о “зверствах красных”, покинуло его.
“Командир дивизиона, - рассказывал отец, - вызвал меня, приказал взять машину, двух-трёх бойцов и привезти для личного состава части какие-нибудь трофейные вещи. Мы разыскали магазин тканей. Там не было ни души. На полках лежали рулоны разнообразной материи. Мы выбрали 10-12 таких тюков и погрузили в машину. Вдруг к нам подъехала чёрная эмка. Из неё вылез тучный генерал, его сопровождал адъютант.
- Что вы тут делаете? - грозно обратился он ко мне. Я доложил.
- Кто приказал? - строго спросил он.
- Командир дивизиона майор такой-то. - ответил я. Генерал поднял голос до крика:
- Вы – мародёры, мать вашу так! По законам военного времени я расстреляю тебя на месте, сержант!
Мысленно я уже попрощался с жизнью и с вами. А сам тихо ответил ему: “Воля ваша, но я только исполнял приказ”. Генерал помолчал, потом приказал: “Перегрузите эти тюки в мою машину”. Мы с трудом втиснули рулоны в багажник и на заднее сиденье. Генерал с адъютантом сели в эмку и уехали. Настроение у нас было испорчено. Когда вернулись в расположение части, я доложил командиру о происшествии. Он смачно выругался по-русски, адресуя брань неизвестному генералу”.
Ну, а если говорить правду, то немало генералов и высших офицеров хорошо нажились на этих “подарках” Сталина. Увы, война имеет и свои тёмные стороны.
А.С. Пушкин в своей повести “Капитанская дочка” нарисовал яркую картину cнежной метели в оренбургской степи. В начале 60-х годов я работал в Карагандинской области Казахстана. И там я узнал грозную силу этих степных буранов. А пока, в феврале 1943 года мы с мамой с трудом пробирались в такую метель по сугробам. Она крепко держала меня за руку, а в другой руке несла подушку. Мы с ней направлялись в круглосуточный детский садик, куда меня, наконец, приняли. Это была большая удача. Слово круглосуточный я уяснил сразу. Оно означало, что шесть дней я буду находиться в этом дошкольном учреждении, а на воскресенье мама заберёт меня домой. Садик считался богатым. Его финансировал оборонный завод, на котором трудились наши родители. Располагался он в огромном одноэтажном особняке и имел просторный двор - удобное место для наших прогулок. Окна закрывались деревянными ставнями на железных болтах, и сторож по утрам с грохотом открывал их. До того времени мне не приходилось видеть ставни. Когда окна закрывали на ночь, у меня было ощущение, что мы находимся в крепости. Это ощущение усиливалось тем, что дом стоял посредине двора и был окружён высоким, крепким забором, за пределы которого запрещалось выходить. А ещё нам нравились многочисленные хозяйственные постройки - сараи, погреба. Мы их использовали для игры в прятки и в войну. До революции эта “крепость” принадлежала какому-то оренбургскому купцу, а теперь хозяйничали мы - дети.
Ещё одно воспоминание тех далёких лет. Работники детсада в Зауральной роще имели большой участок земли. Они выращивали картофель, капусту, помидоры и заготавливали соленья на зиму. Именно в те годы я полюбил жареную картошку с солёным зелёным помидором. Это блюдо нам нередко давали на ужин. Во время войны государство стимулировало трудящихся, раздавая участки земли для огородов.
Двухлетнее пребывание в детском саду качественно повлияло на мои представления об окружающем мире и ускорило моё развитие. Я был дичок - одиночка. Мой мир был ограничен пространством подвала, потом стенами маленькой комнаты, а моё общение - дворовая и уличная компания ребят старше меня. В садике сразу же возникли новые связи. Проходило активное общение со взрослыми-педагогами, техническим персоналом и, конечно, с множеством сверстников. Я заимел первого друга - Толика Эдельмана. Его отец тоже воевал, а мама работала на заводе. Появилось много интересных занятий – рисование, лепка, пение, танцы. Для нас устраивали костюмированные детские праздники. Я впервые увидел настоящую новогоднюю ёлку и получил подарки. Таким образом активно протекал процесс социализации моей личности. Я сделал для себя удивительное открытие - оказывается, обед бывает из трёх блюд. Причём третье - самое вкусное: кисель, компот или кусок арбуза.
Я впервые увидел в нашем танцевальном зале большой портрет И. В. Сталина. Особенно мне понравились его пышные усы, которые хотелось потрогать. До этого я не видел мужчин с усами. Педагоги рассказывали, что Сталин – вождь всех народов нашей страны и что он любит всех детей. Они показывали нам картинки столицы Москвы. Мы узнали, что Сталин живёт в Москве, в Кремле. Я рисовал кремлёвские башни со звёздами и реально представлял, что в одной из них живёт Сталин. Мы разучивали его любимую песню “Сулико”. Мне нравилась пронзительно щемящая грустная мелодия этой действительно прекрасной грузинской народной песни. Мне было только не понятно, почему воспитатели нам не разрешают рисовать портрет Сталина, такого родного и любимого. Я всей силой своего детского воображения чувствовал, что Сталин - олицетворение ДОБРА и скорой ПОБЕДЫ над врагом. Как-то мне мама прочитала очерк “Таня” о московской комсомолке девушке-партизанке, замученной фашистами. Позже я узнал, что настоящее её имя Зоя Космодемьянская. Я едва сдерживал слёзы, слушая маму. Особенно меня впечатлил ответ девушки на вопрос фашиста: “ Где Сталин?” И её мужественные слова: “Сталин на посту.” И я представлял, что он стоит у кремлёвской башни, сжимая в руке винтовку. Летом 1951 года мы совершили пионерский поход в подмосковную русскую деревеньку Петрищево. Там казнили в 1941 году Зою. Мы встречались с крестьянками, так как мужиков практически не осталось, заходили в избы, слушали их рассказы.
Один только раз в жизни я видел Сталина живьём. Это произошло летом 1947 года. Мы жили уже в Можайске, под Москвой. Отец получил билеты на авиационный праздник в Тушино. Я смотрел, напрягая зрение на далёкую трибуну, где в белых кителях стояли руководители правительства, генералы, но я смотрел только на Сталина. Все люди сидели на обширном зелёном лугу. В синем небе Москвы группами и в одиночку летали самолёты, совершая головокружительные пируэты. Они показали картину воздушного боя. Затем в небе раскрылись яркими цветами купола парашютов. Таким образом мой детский восторг Сталиным начался в 1943 году. Закончился он в 1956 году, когда я стал студентом исторического факультета Московского университета. Тогда мы узнали жестокую правду о культе личности Сталина.
Я, к сожалению, не помню имён наших детсадовских воспитателей. Они были милые, добрые люди. И много сделали для нас. А вот художницу Ирину Денисовну я хорошо помню. Она эвакуировалась из блокадного Ленинграда. Некрасивая нервная и хромая Ирина Денисовна была прекрасным рассказчиком. Вечером после ужина, когда закрывались ставни на окнах, мы садились в кружок и, затаив дыхание, слушали её рассказы. Мы узнавали об экзотических странах, о диковинных животных, о великих путешествиях. Мы погружались с ней в фантастический мир неизвестного. Наше воображение расцвечивалось всеми цветами радуги. Потом уже сами в спальне из табуреток, стульев, одеял строили какие-то пещеры, замки, проигрывая сюжеты из её рассказов.
Мне думается, что под влиянием рассказов Ирины Денисовны, я пережил свою первую любовь. Как-то в один прекрасный день нас всех, воспитанников старшей группы, накрыла “эпидемия” любви. Мой “роман” продолжался 24 часа. Объектом моей страсти стала девочка Элла. Помню, что её волосы были подстрижены ровным кружком. Это меня очень волновало. Я вообразил себя рыцарем-защитником. Сделал себе из газеты шлем и вооружился копьём. Копьём служила деревянная палка-штатив от сломанного фотоаппарата. Наступил вечер. Мы с ней легли вместе спать в мою кровать.Наши кроватки стояли на раздвинутых деревянных ножках, с натянутым на раму брезентом. Утром, когда я проснулся, к моему колоссальному удивлению Элла спала в кроватке c другим мальчиком. Так закончился этот “роман”, а удивление осталось на всю жизнь. О, загадочная женская душа...
Жизнь в детском саду шла своим чередом. Иногда случались неприятности. Я был мальчик любознательный, но доверчивый. Зимы в Оренбурге суровые. Как-то в морозный день мы гуляли в нашем дворе. Ко мне подошёл один пацан и предложил языком коснуться железной трубы, на которой висели качели. Я доверчиво высунул язык и лизнул трубу. Это длилось мгновение. Я отдёрнул язык, а на трубе остался кусок окровавленной кожи. Было очень больно. Мальчишка убежал. Я не ревел. Терпению нас учила война.
За рекой Урал находилась дача нашего детского сада. Это место называлось Зауральная роща, куда нас вывозили летом. Неподалёку располагался стрелковый полигон, где новобранцев обучали стрельбе. Солдаты нам, пацанам, дарили стреляные гильзы от холостых патронов. Для нас эти пахнущие пороховым дымом металлические стаканчики становились желанным подарком. Ведь это был запах войны.
Вернуться:
Далее:
